Ai no Kusabi. Форум.

Это была элементарная ловушка. Хотя, вообще-то, нам повезло. В том смысле, что мы остались живы.

Наша Четвертая эскадрилья участвовала в штурме станции-крепости. Кадис, хотя и назван был в честь какого-то курорта, что ли, но только был и остается свалка свалкой. Никто и не рассчитывал использовать планету для проживания или еще чего: климат ни к черту, ископаемых нет, из всего полезного – близость к активному узлу. Гардт – транспортный узел Третьего рукава, война там не прекращается и на день. Все, кому не лень, грызутся за кусочек, нашпигованный по самое не могу активными гипер-узлами.

Ну а близлежащие системы стали исполнять роль могильников для отработанного оборудования и оружия. Я, когда еще в патруле работал, сам пару раз задерживал придурков, которые на таких планетах барахлом промышляли. Не спорю, найти там много чего можно было, но только мердоки, например, свое оборудование завсегда нановирусами обрабатывали. Там такую хрень можно было подцепить, что хватало сразу на половину планеты. Сколько говорили, сколько наказывали - один черт. Предлагали взорвать на фиг гадюшник парочкой зарядов, да так и не собрались. А потом явились амойцы и предложили технологию переработки.

Я в этом не силен, но вроде как вывели они какую-то бактериологическую мелочь, которая как-то там изымала металлы и вещества из этого мусора. И получалось это так дешево, что наши компании вцепились в амойцев мертвой хваткой. А те, не лыком шиты, выторговали у них разрешение на использование парочки узлов в Гардте и на опытные станции на Кадисе. Никто не просек, на фиг им нужны опытные станции на мусорной планете. Да и сейчас, я думаю, мало кто на самом деле понимает, как она работает, эта их станция.

Когда началась война, Шеридан быстро прогнулся под Альянс, и все, кто у нас мог летать, отправились во флот. Портал амойцам перекрыли, конечно, да оказалось, что это для них не самое важное и было. Для них самое главное – это их станция была, она им эту их пси-связь обеспечивала, а в ней тогда никто не разбирался. Ну и правильно – легко, что ли, поверить, что они все мыслями могут говорить, как киберы сканнерами? Так радиус у того сканнера не больше 200 метров, а эта их пси-связь действовала везде, где люди есть.

Кого-то они еще оставили в самом Гардте. Это мне аллуец, сосед мой по лагерю, рассказал: он инженером был, разбирался, вот и объяснил. Такая связь, мол, требует определенного количества людей. Типа эти их специальные разработки в пустом пространстве не работают, им люди нужны. Вот у них на станции персонал остался, с них как-то амойские связисты могли посылать сигналы. А информацию им сливал кто-то из самого Гардта.

Представляете? В самом центре Альянса, прямо из Гардта, передачу обо всех транспортных перемещениях и маневрах наших войск? Недаром они нас били, как хотели, под Магелланом. А наши и тогда не сообразили, где утечка. Станцию-то типа в самом начале войны пытались захватить – там же технология, персонал, эта их элита была, вроде, – да только сдаться они отказались и взорвались на фиг. А наши штабисты и поверили, даже зонды вниз не посылали. Хотя что там зонды могли найти-то?

Ясен пень, никакую станцию они не взрывали: смонтировали новую, орбитой пониже, из подручных материалов, а старую взорвали, как только дождались требования о сдаче: благо, когда наши появятся, знали точно. И работала та станция еще три года, пока наши яйцеголовые не стали потихоньку разбираться во всем этом.

Нам-то, пилотам, от всего этого ни холодно ни жарко, в общем-то: как летали, так и летаем. Единственное, что защитные системы нам всякие новые понаставили, типа от телепатии, чипы новые разработали – хорошая штука, кстати, – да новые методы допросов ввели. Уж кто-кто, а «серые» свое быстро поняли. Я, может, потому и на повышение идти отказался: рядовых пилотов, хоть ты там какой веры и мнения о маршале, никто под лазер не поставит. Людей нет.

Ну а когда наши сообразили, что около Гардта должна быть передающая станция, стали шерстить ближайшие системы. Но и амойцы больше не прятались, незачем. За три года головную станцию превратили в гигантскую крепость – гравипульсаром не проймешь, и три боевых сателлита построили. Так что им было чем нас встретить.

Конечно, станция – не флот, да ликвидировать ее надо было – кровь из носу. Так что маршал ресурсов не пожалел: истребительская эскадрилья, два линкора, десантный бот, и все равно дрались мы десять часов подряд, пока не пришел тяжелый крейсер. А с «черным морем» ни одна станция тягаться не может, эта штука может в себя суточный энергетический запас планеты всосать, не то что орбитальной станции. После чего оставалось расстрелять на всякий случай сателлиты и штурмовать крепость.

По идее, там оставались лишь человеческие войска и вооружение среднего радиуса действия, если были аконитовые батареи в снаряжении. Не быть их не могло, так что послали всю Четвертую эскадрилью. И я еще протестовал, что меня, пилота второго класса, да с моим опытом, посадили на штурмовик, десант высаживать. Сержант на мои протесты рожу скорчил и заявил: «Болтать меньше надо. А то ты у нас самый умный, знаешь больше всех. Вот и сиди теперь на заднице, пока парни отпуск зарабатывают».

Так что злой я был, как черт, вел, словно платы вез, а не людей. Из всех штурмовиков свой я первый состыковал, даже подавления заградительного огня не стал ждать. Я вам не чечако какой, что я не знаю, где лодку прилепить, чтобы она в сектор обстрела не попала.

Это спасло мне жизнь. Пилоту штурмовика положено сидеть тихо на поверхности и ждать возвращения десанта. Так что когда из атмосферы Кадиса выскочили мелкашки амойского флота, я мог только смотреть, молясь, чтобы Прешстел приказ отдал о вступлении в бой. За три года мы тоже наловчились использовать небольшие суда, модифицированные под универсальный класс, и потягаться с верткими суденышками уже могли. Тут главное было не теряться и постараться выманивать их по одному. Это они в куче сильны, потому как одним мозгом думают, а в режиме «один на один» такие же пилоты, как и все.

Ну и сижу, жду, ору по связи: «Где, кто, ждать ли?» Сержант матерится, как подзаборник, Прешстел шипит «сидеть и не высовываться», по внутренней связи десант бурчит что-то невразумительное, а перед глазами бой идет, и я пытаюсь вспомнить, кто ж у нас сегодня штурмовик, а кто истребитель. И какого черта крейсер молчит.

Это я уже потом, на холодную голову, понял, что крейсер не мог ничего сделать. Они, гады, хорошо все рассчитали: не стаей напали, а как раз поодиночке, в каждом участке наш и их кораблик оказался. А на базе – наш десант, так куда стрелять? По своим?

Я сначала и не понял, что они еще подымают: типа платформы на гравитационной подушке, на станциях такие для внешнего ремонта используют. Только на этой штуке вместо солнечных батарей пульсаторы дальнего радиуса действия смонтированы, и, судя по моим приборам, под ней – не меньше, чем генератор свертки. Это ж зачем такие радости?

Но на крейсере, видать, поняли: я Прешстелу отрапортовал, а тот замолчал как-то… надолго, а потом ни с того с сего сказал, чтоб я не рыпался, даже если мне на голову свои корабли посыпятся. Командир наш из гражданских был, физику преподавал, он сразу врубился, что происходит. Умный мужик был и свой в доску, нос не воротил от рядовых пилотов, как прочие. Жать мужика, честно. Ни одного офицера мне по жизни жалко не было, а Прешстела жаль.

Вообще, они нас всех могли к ногтю прижать: когда эта платформа появилась, амойцы сразу в атмосферу нырнули, а наши рванули к крейсеру, чтобы с линии огня уйти, да куда там. Пульсаторы жахнули так, что «коридор» до самого крейсера потянулся. Но они там уже поняли, что по чем, отвечать не стали, а полным ходом рванули ко второй планете и на ходу в портал вскочили. Ответили бы – активированный таким импульсом генератор вынес бы их на другую сторону вселенной. Или куда амойцам удобно. Черт их знает, может, они и спонтанное перемещение научились рассчитывать.

А мы остались: рота десанта, половина эскадрильи, и запаса энергии на два импульса, если вместе сложиться. Короче, взяли они нас тепленькими – и то, потому что им пленники живые нужны были. Для обмена.

Повезло нам, в общем. Я так понял, что повезло дважды, потому как против нас в той дуэли не какие-то там рядовые пилоты были, а Вторая адмиральская эскадрилья. И если бы не приказ о пленниках, остались бы от нас рожки да ножки: это и впрямь были парни высшего класса. Мы, пока ждали транспортник на станции, видели, как они маневры отрабатывали. Специально не таились, ясен пень, чтоб в нас моральный дух сломать, но посмотреть и впрямь было на что. Это… я вам скажу, не-пилоту не объяснить: траектории, скорость, маневренность, «двойной лист» по косой и с выходом в четвертую точку касания, так что яхта, кажется, сама в себя выворачивается. И все вместе повторяют, под разным углом, и между кораблями, Легбой клянусь, десять метров от силы.

Да я, собственно, и не о том сказать хочу. Эскадрилью-то, оказывается, сам их адмирал вел, и забирать нас, явился его флагман.. Нас согнали в демонстрационный зал, понатыкали дроидов, хотя никто особо и не выпендривался: повыпендриваешься тут, если на тебе сразу болевой ошейник защелкивают. А очень хотелось, когда амойцы пришли на нас посмотреть. Победители хреновы, стоят, ручки в боки, и довольно щерятся. Эх, не здесь бы и не в ошейнике, я б тебе показал, как лыбиться.

Но хоть помалкивали, хотя бес их знает: высокие, красивые, как картинки, и у всех такой особенный блеск в глазах: типа, я знаю то, чего ты не знаешь, и взглядами между собой обмениваются, вроде и впрямь мыслями разговаривают. Жанг что-то еще крикнул им, а я тогда подумал, что в первый раз вижу живого амойца. В лицо. Глаза в глаза. Главного врага, можно сказать. И они – тоже.

А адмирала я даже сразу не увидел как-то: маленький он был, шклявенький, особенно на фоне двухметровых, которые из элиты. Рядом с ними никто не смотрелся, это вообще, я вам доложу - глянешь, и дыхание забивает. А он – чернющий весь, черноволосый, черноглазый, смуглый. Чисто бесенок – смазливый, но так, ничего особенного. А потом выцепил меня глазищами и стало мне… как по огню идти. И страшно, и весело, и не боюсь ничего: страх такой – веселый, от удачи и риска.

И потом, пока поднимали да строили, я все оглядывался, не пойму – зачем. Ну, то есть, на самого адмирала посмотреть прикольно, конечно. Когда б я еще вражеского командира живьем увидел? Но на самом деле пытался я одну штуку понять, да никак она мне не давалась. А он еще бегал взад-вперед, не стоялось ему на одном месте, и вокруг него все бегали и в глазки заглядывали. Да только не потому, что он адмирал, а потому что… потому что это такой человек. И вот этого я никак не мог понять.

А потом амойцы все расступились, словно их рекой раздвинуло, и появился их Первый Консул. Чего Первому Консулу на станции делать, этого я не знаю, но уж кого-кого, а Минка по новостям показывали столько раз, что ошибиться я не мог. Хотя и не похож он оказался на свое изображение. Не знаю, как объяснить. Но он когда вошел, смотрели все только на него и аж светились. А Консул шел к своему адмиралу и никуда больше не смотрел. И черноглазый больше никуда не смотрел, и тоже светился, как драгоценный камушек. И последнее, что я видел, это как блонди встал рядом с адмиралом, близко-близко, взял его за запястье, и так они и стояли. И смотрели друг на друга, как пили взглядом…

В амойском лагере мы торчали месяц. И еще три месяца в лагере Альянса: проверка на благонадежность и на отсутствие синдрома «зомби», мать их за ногу. И все равно всех растыкали по таким гиблым местам, что и вспоминать тошно. И Горенскую экспедицию я охранял, и в «Синей Капле» участвовал, и в эскорт на Надежду тоже нашу бригаду отправили – есть что вспомнить.

Только если все вспоминать – времени не хватит. Да и охоты нет дрянь такую вспоминать. Попали в меня в аккурат по кабине, ложемент толком не свернулся, так что из всех спасательных систем действует только аптечка. Хоть не болит, и то спасибо. Связь тоже действует, вижу, да только не успеют. И вот, вместо того, чтобы думать о Легбе, или хоть дом свой вспоминать, я за каким-то чертом амойца этого вспоминаю и блонди. Что я, влюбленных гомиков не видел, что ли? Своих парней, что ль, не засекал с «голо» своих подружек? Так чего ж сейчас ерундой маюсь?

А они так и стоят перед глазами, как нарочно. Стоят и смотрят друг другу в глаза, как будто ничего важнее и главнее на белом свете нет. Как будто между ними – белое море, и они встретились посредине.

Знаю я, почему. Потому что мне уже не успеть этого. Ничего не успеть.